Маша, это не беда!

Она говорит тихо, почти шёпотом:

— Вы понимаете, вот это слово — «беда» — я не люблю его произносить, я его всегда обходила стороной.

И отворачивается. Глаза Юлии смотрят куда-то в сторону, туда, где за окном весна, цветут деревья, светит солнце, а в соседней комнате — ровное дыхание дочки Маши: она наконец-то уснула после долгого, тяжёлого дня.

— Ведь беда уже была, тогда, 15 лет назад, когда всё перевернулось с ног на голову, и пришлось начинать с нуля.

Мы тогда научились заново жить, хоть и по-другому, хоть и сложно, но жить, понимаете? Да, каждый новый день — это непрерывная борьба. Но разве можно назвать бедой жизнь?

Юля продолжает, то ускоряясь, то снова шёпотом, словно боится, что слова разбудят Машу:

— Маруся особенная. Это очень редкий диагноз, он есть только у 500 людей на всей планете. Пятьсот на семь миллиардов. Но это и правда не беда, это как будто в космос полететь, только без подготовки. И вот живёшь с ней, а вокруг — невесомость. Пытаешься понять по глазам, по дыханию, что именно сейчас нужно твоему ребёнку, почему ей плохо, почему плачет.

Мама Юля улыбается, а глаза её мокрые.

У неё были свои мечты. Обычные, как у всех.

Чтобы дом, муж, дети, прогулки по выходным, кино по вечерам и простое женское счастье.

Она уже начала жить этими мечтами, когда появилась Маша. Новогодний подарок, розовые щёчки, первые два месяца — бесконечная радость.

А потом Юлия впервые услышала слово «особенная». Потом — другое страшное слово: «операция». Потом третье — «аномалия головного мозга».

В два месяца у Маши случился первый приступ эпилепсии, и мечты Юлии растворились в один миг.

Три операции на головном мозге. Год гормонотерапии. Больницы. Реанимация. Муж не выдержал бесконечных больниц, операций и бессонных ночей и молча ушел. Осталась Юля. Осталась её Маша. Осталась жизнь, совершенно другая, и нужно было научиться ей заново.

Юлия научилась. Она даже научилась улыбаться. Потому что её научила этому Маша. Ведь та, которая выросла в стенах больниц, умеет улыбаться искреннее и чаще других.

Каждому новому утру, любому цветущему дереву за окном, каждому маминому прикосновению.

— Знаете, вот сейчас Маша стала выше, тяжелее, и я не успеваю за ней, устаю, путаюсь. Но когда она вдруг сама переворачивается, мне кажется, что мир немного отпускает меня. Или, когда я понимаю, что она хочет пить, — это такое облегчение, словно мы научились разговаривать.

Люди, наверное, даже не представляют, что это такое — впервые понять просьбу собственного ребёнка в пятнадцать лет…

Весна — время самое сложное. Маше плохо, скачки настроения, организм подростка меняется болезненно, непредсказуемо, жестоко. В такие дни они обнимаются и плачут вместе. Потому что у них больше никого нет.

— Моя дочь живёт, улыбаясь каждому новому дню, — говорит Юлия. — Она не знает другой жизни. Я иногда ей даже завидую. Вот проснулась утром и улыбается просто потому, что солнце.

И тут голос Юлии внезапно ломается, она молчит несколько секунд, пытаясь удержать слёзы, а потом, почти отчаявшись, выдыхает:

— Но я очень устала… Мне одной не справиться.

Этим летом у Маши будет реабилитация. Та самая, после которой Маша сможет чаще переворачиваться сама, чаще понимать и быть понятой. Курс в Краснодарском крае, рядом с домом. Специалисты те же, что все восемь последних лет. Всё будет хорошо. Если только мама сможет оплатить лечение.

А пока денег нет.

Их нужно немного, всего 97 516 рублей. Именно столько стоит возможность для Маши сделать хоть маленький, но такой важный шаг навстречу самостоятельности.

Именно столько стоит для Юлии шанс впервые за много месяцев просто выдохнуть и почувствовать, что она не одна, что вокруг есть те, кто слышит и понимает её молчаливую просьбу о помощи.

— Мы справимся, — говорит Юлия. И добавляет, почти беззвучно:

— У меня теперь другая мечта. Проснуться однажды утром и услышать, как Маша впервые в жизни говорит мне «мама».